Зажигалку да блажь – в карман, безнадёгу да зонт – в пакет;
пару ласковых слов – коту, фото с прошлой весны – в альбом,
а потом по перилам – вниз, как уставший от скуки шкет,
и с разбегу в сырой апрель, с криком «б**!» и разбитым лбом.

На бульваре опять друзья, а по плану у них – салун,
я терпеть не могу бурбон, и душа под него всплакнёт:
мол, четырнадцать тысяч солнц и четырнадцать тысяч лун
поместились в один стакан, исчеркали один блокнот.

Разделите меня на ТРИ – я любил в этой жизни трёх, –
с каждой умер от счастья жить, но об этом не скажешь вслух...
Остальные мои – не в счёт, остальные – из тех дурёх,
что со мной попытались снег превратить в тополиный пух.

По асфальту бегут ручьи и качают бумажный флот,
а за старшего – Фрэнсис Дрейк, малолетний гроза Кариб;
и азарт на его губах пышет клюквой таких болот,
где когда-то и я промок, где когда-то и я охрип.

Надо будет купить коту мармелад и шампунь от блох;
безнадёгу и зонт – на гвоздь, – нам негоже ронять престиж.
Я прощаю сырой апрель; он, ей-богу, не так уж плох.
Вот такая у нас весна: не подкрасишь – не ощутишь.
(c)